Возвращение «Японца»

Армия научила Диму двум вещам: спать стоя и молчать. В казарме, где стены пахли махоркой и тоской, его дзен превратился в способ выживания. Сержант Кротов, бывший шахтёр с лицом раздавленного самовара называл его «наш философ» и заставлял маршировать на плацу.

— Ты, японец, думаешь, если будешь сидеть, как истукан, то дембель ускорится? — рычал он, тыча натруженным пальцем в Димину грудь.
— Нет, товарищ сержант, — отвечал Дима, глядя куда-то сквозь него, туда, где в памяти жила Таня — с её галстуком, который она однажды использовала как повязку для его глаз.

Письма от неё приходили редко, на тонкой бумаге, пахнущей духами «Красный мак». Она писала о Москве, о лекциях по научному коммунизму, о том, как её отец теперь работает «в отделе по борьбе с идеологическими диверсиями». Последняя строчка всегда была одна: «Ты всё ещё медитируешь?»

Дима не отвечал. Вместо этого он складывал её письма в самодельную ступу из консервной банки и сжигал во время отбоя, наблюдая, как пепел кружится в луче фонаря. Это был его новый ритуал.

Весной 1987 года, когда Диму наконец демобилизовали, он вернулся в Ленинград, зашел в школу, но она не уже казалась ему храмом. Витька-алкаш спился окончательно, попугай в кабинете биологии сдох, прокричав перед смертью: «Слава КПСС!» Даже запах дезинфекции изменился — теперь он напоминал не чистоту, а стерильность морга.

Он устроился грузчиком в букинистический магазин на Литейном, где старый еврей по имени Абрам Моисеевич продавал под прилавком запрещённые книги.

— Тебе что, буддизм или эротика? — спрашивал он, титульно прищуриваясь.
— И то, и другое, — отвечал Дима.
— А, понял. «Камасутра» с комментариями лам, да?

Дима вздрагивал.

Именно там, между потрёпанным томом Блаватской и «Кобзарём» с вырванными страницами, он нашёл её. Таня. Вернее, её фото в газете «Правда» — она стояла в первом ряду делегатов съезда ВЛКСМ, с лицом, словно у молодого чекиста, и тем же самым галстуком на шее. Подпись гласила: «Т.И. Лозовская, активный участник движения молодых коммунистов».

Он вырезал фотографию и вклеил в книгу Судзуки, которую когда-то читал под партой. Теперь его дзен заключался в том, чтобы каждый вечер смотреть на это фото и ждать — не известно чего. Может быть, что Таня снова появится в дверях с криком «Япончик!», а может, что однажды он наконец сможет сжечь и это.

Но однажды ночью, когда он сидел на подоконнике своей коммуналки, глядя на мокрый асфальт двора, дверь внезапно открылась.

— Привет, буддист, — сказала Таня.

Она стояла на пороге в строгом костюме, без галстука, но с тем же самым взглядом — как будто она уже знала, что он не спросит, откуда она взялась.

— Ты знаешь, что такое настоящий дзен? — спросила она, делая шаг вперёд.

Дима молчал.

— Это когда тебя посылают в Афган, а ты вместо этого приходишь ко мне.

В её руке был билет на поезд. В одну сторону.

Дима посмотрел на фотографию в книге, потом на неё — и впервые за долгое время засмеялся.

— Ты всё ещё моя бодхисаттва? — спросил он.

Таня улыбнулась и потянула его за собой в темноту.

А на столе осталась лежать книга Судзуки — раскрытая на странице, где было написано: «Просветление — это не отсутствие желаний. Это когда твоё желание становится твоим Путём».